1news.uz — О режиссере Баходире Юлдашеве много говорят и пишут. Руку Мастера ощутимо чувствует зритель на подмостках разных театров. Где бы он ни находился, где бы ни ставил спектакль, придирчивый взгляд критика, избалованный зритель всегда чувствует его неповторимый стиль.
Сейчас Баходир Юлдашев возглавляет театр-студию «Дийдор», где готовят продолжателей театрального искусства.
Свою профессиональную биографию описывает коротко: от театра к театральной студии и считает, что это — нормальный, оптимальный творческий путь для режиссера. Сначала человек набирается опыта, а потом передает его молодежи, чтобы было кому продолжать дело.
Об этом и многом другом режиссер рассказал в эксклюзивном интервью корреспонденту Uzbekistan Today.
Необходимо исправлять ситуацию
В интервью одному изданию вы как-то обмолвились, что творческий микроклимат современного театра ухудшился. С чем это связано?
– Вы знаете, есть одно очень странное крылатое выражение: «Когда пушки говорят, музы — молчат». Бывает год дыни, арбузов, год еще чего-то. Есть время театра. Оно не всегда ровное. Сейчас отечественный театр переживает сложные времена. Это явление вполне можно сравнить с тем, как в этом году практически нет настоящей зимы, морозов. Жизнь без театра… Нет, он, конечно, никуда не делся, просто сейчас его нужно укрыть от дождя. Сохранить очаг. Чтобы потом передать другому поколению, он ведь должен жить дальше. Это не только у нас. Так и в России, и на Западе. К моему глубочайшему сожалению, режиссеры в погоне за зрителем, уродуют классику.
И все-таки. Не совсем ещё всё потеряно. Несколько месяцев назад наши студийцы были на гастролях в России, участвовали в конкурсе «Ремесло» для молодых режиссеров. Возили постановку «Воспоминания о Зульфие». Ребята рассказывают, как к ним подходили ведущие московские, петербургские критики и говорили: «Вы знаете, так надоела «порнуха», мы соскучились по тишине, которая есть в вашем спектакле». Это был очень солидный фестиваль. Когда наши просмотрели работы других театров, то сказанные в их адрес слова стали более понятными. У зарубежных коллег многие спектакли переполнены постельными сценами, на сцене пьют, на сцене — мат, в общем, все то, чего там быть не должно. Так, что у нас в стране с театром дела обстоят еще сносно. Но подготовка режиссёрских и актерских кадров оставляет желать лучшего.
С другой стороны, знаете, еще во времена Сократа говорили, что театр в упадке, не смотря на то, что тогда у них был Софокл. Театр есть, и он будет. Другой вопрос – поколение тех, кто его сейчас делает.
Так, значит, из нынешней молодежи выучить новых Баходиров Юлдашевых не выйдет?
– Выучить – нет. Хороший путник не оставляет следов. Повторить, однозначно — нельзя. Даже пробовать не стоит, потому, что результат заведомо известен – эксперимент не удастся. А вот воспитать поколение тех, кто продолжит начатое мной дело – это реальная задача, я сейчас этим и занимаюсь.
Причем это дело — не простое. Есть такая притча. Приводит отец сына к учителю с просьбой – научите. Сын год ходит, два ходит и в результате спрашивает: «А почему вы меня ничему не учите?». Я глубоко убежден, что важно не назидание, а пример! Поэтому я всегда прошу своих студийцев поменять мышление, отношение к жизни. Стенографист должен по-другому смотреть на мир, не так как все.
Получается, исправить сложившуюся ситуацию возможно?
– Если вот прямо сейчас возьмемся за коренные преобразования, то понадобится немало лет. Но мы, коллектив студии «Дийдор», в частности я, уже не сидим, сложа руки. Смотрите, в студии видеонаблюдение, у ребят урок идет. У меня вся надежда — на них.
Вы сами к студийцам выходите или только через систему видеонаблюдения за ними наблюдаете?
– Конечно, выхожу, я преподаю им. Камеры нужны, чтобы быть ближе к ним всегда. Нет-нет, да посматриваю, кто как себя ведет. Кто внимательный, а кто нет, кто как сидит. Это очень важно для дальнейшего построения учебного процесса. Кстати, они знают, что установлены камеры.
Зачем нужно было студию создавать, ведь у нас есть замечательный Государственный институт искусств и культуры Узбекистана, который готовит кадры для театра?
– Хороший вопрос. Казалось бы, вон институт, иди – преподавай. Но я считаю, что само обучение, система обучения, применяемая в институте уже давно устарела. Мы должны двигаться вперед. Как можно из человека, который заплатил контракт 7-8 миллионов, сделать артиста? Я этого не понимаю. Можно подготовить медика, учителя, архитектора и многих других специалистов, которые получат диплом, грубо говоря, откроют свою лавку и будут работать. Они оправдают свои затраты на обучение. А артист, откуда потом будет возмещать эти средства? Студенты в институте себя очень праздно чувствуют, они — хозяева учебного процесса, кто, что им скажет? Они уже в институт поступили звёздами, пришли не учиться, а сниматься в кино, со страстным желанием скорее попасть на обложку журнала. Но это все очень быстро гаснет, а вот зов души, таланта – это вечно.
Кстати, студия «Дийдор» создавалась до меня для режиссера Эргаша Мусафаева, но у него что-то не заладилось. Я сюда пришел работать семь лет назад. С тех пор многое, конечно, поменялось.
Мы работам для тех, кто идет в нашу профессию по зову души. При этом искренне считаем, что талантлив каждый, кто обратился. Набираем около 150 человек, конечно, сразу столько мы обучать не можем, просто места столько нет. Поэтому 60 человек начинают обучение сразу, остальные приходят через полгода. Таким образом, места хватает всем. В сентябре у нас начинала группа из 60 человек, сейчас из них осталось 20. Это нормально, ребята просто не выдерживают.
Здесь они узнают, что актерский и режиссерский труд – это тяжелая, черная работа. Мы учим абсолютно всему. Наши слушатели сами шьют костюмы, строят декорации, выполняют все работы, которые могут быть в театре. Это необходимо, чтобы потом бутафорщики не смогли обмануть их.
Стараемся параллельно вводить интересные новшества. Например, на днях у нас был небезызвестный Сабир Рузиев, теперь его помощники будут учить наших студийцев фехтованию. Конечно, их задача не КМС готовить, а помочь актеру научиться фехтовать так, чтобы зритель поверил. Студийцам – это дается не просто. Особенно в первый день. Было очень сложно, жаловались, что мышцы, ноги болят. Но я им говорю, болеть не будет – ничего не будет. У нас строгая дисциплина. Опоздал – учи газель Алишера Навои, обязательно со словарем, чтобы каждое слово понял, пропустил один день – сдавай три стихотворения.
Как Вы разработали эту систему?
– Это мировой опыт. Знаете, мои наблюдения показывают, что все хорошие режиссеры заканчивают студии. Без студийности, театр умирает. Так говорят и жизнь это подтверждает. Студия нужна не для того, чтобы мы строили слушателей в ряд с выдающимися режиссерами, а для того, чтобы гусеница стала бабочкой. И вы знаете ребята ходят, при том, что мы не даем никаких документов по окончанию.
При этом, я ни в коем случае не отвергаю Государственный институт искусств и культуры Узбекистана. Тех ребят, кто проявил себя, зарекомендовал и бесспорно обладает талантом, мы даже сами подталкиваем, чтобы он поступал в институт. В некоторых случаях, даже помогаем, я лично звоню ректору Бахтиёру Сайфуллаеву, говорю, что у нас есть талант, хотя и понимаю, что он сделать ничего не может, ведь результаты вступительного тестирования от него не зависят, их проводит другая организация. Но мне так спокойней. Институт нужен не ради диплома, а ради общего развития, ведь там кроме профессиональных дисциплин преподают общеобразовательные предметы. Это как раз то, чего у нас в студии нет, – очень важная ступенька, ведь будущий актер, режиссер должен быть всесторонне развитым.
Почему же тогда эту систему нельзя целиком и полностью применить в институте, ведь сейчас многие вузы кардинально меняют учебный процесс, чтобы готовить хорошие кадры?
– Все возможно, время нужно… Отсюда должны выйти режиссеры, ставить спектакли. Нашей студии всего семь лет, еще нет продукта, по которому бы судили, по которому бы сказали – «Вот это, — да!» Все познается в сравнении…
Театр наших дней
Кадры, подготовка, время…Как же театру жить здесь и сейчас?
– Театру предрекали смерть, как только он появился. Но искусство будет жить, как минимум, потому, что в театре есть ритуал. Ритуал ведь никогда не умирает?! В театре есть ритуал, дух, мистика, если хотите. Благодаря этому он будет жить всегда. Помните, человек — мистичен. Театры не живут за счет артистов. Есть понятие театра само по себе, и оно полно удивительной магии. Неслучайно, считается, что в театре нельзя оставаться ночевать, потому что все голоса, актеры – они всегда там, их дух, образы героев. Если человек останется в театре раз, два, он меняется не в лучшую сторону. Хотите — верьте, хотите — нет, я знаю таких людей. Почему все это происходит — непонятно, театр живет своей жизнью. Есть среди актеров ещё одно поверье, на сцену нельзя выходить в той обуви, в которой ходишь в обычной жизни, носить ту одежду, в которой играешь. У театра много мистических сторон, странные вещи порой происходят. Опасно ставить Гоголя, Макбета, Шекспира. Есть пьесы, которые стараются не ставить.
Вы в это верите?
– Я искренне верю. Если ты не продумал спектакль, то его лучше не ставить, лучше не лезть. Театр может мстить.
Много странностей в нашем искусстве. Вот еще пример, актерская профессия. Разные, конечно, есть персонажи, но настоящие актеры всегда недопоняты обществом, всегда чуть чуть изгои. У него квартиры нет, с женой развелся, а он лезет на сцену — сыграть Гамлета. Спрашивается: ну зачем тебе эти гамлетовские переживания, когда у тебя в личной жизни миллион проблем?! Нет, он все равно лезет.
Личная жизнь на втором плане? Как насчет Вас?
– А нет у меня личной жизни. Я хорошо живу здесь, в театре.
Но, у Вас есть семья, дети?
– Семья, дети, внуки у меня, конечно есть. Но это не та семья, какую в большинстве случаев представляет каждый. У нас нет такого, чтобы каждый вечер мы собирались за столом, в субботу – воскресенье к нам приезжали дети. У нас — проще. Дети приходят ко мне, сюда, в студию, но чаще общаемся по телефону. Они мне звонят, рассказывают о своих проблемах, я стараюсь помочь – никогда не отказываю. Если мне что-то нужно, то я звоню им, прошу поддержки. Так и живем.
Романтика… Но давайте вернемся в реальность. Сегодня театр, к сожалению, предприятие не особо прибыльное, у нас практически не развит институт меценатства и спонсорства. Почему бизнесу и зрителю это неинтересно? В Лондоне, например, очень популярно. И во время СССР было множество друзей у театров, школа сильнее…
– О каких спонсорах речь? В Узбекистане подавляющее число театров дотируются государством, страна не дает искусству погибнуть от голода… Это все знают, поэтому институт меценатства со стороны бизнеса не получает развитие. Кстати, в советское время театр, знаете, как назывался? Напомню – убыточное театрально-зрелищное предприятие, то есть загодя подчеркивалось, что оно не приносит прибыль. Я же говорю, театр – это дух, а дух не может зарабатывать деньги.
Другой вопрос – степень нужности. Театр сейчас почти никому не нужен. Закройте какой-нибудь базар – поднимется шум, будут возмущаться, что теперь за продуктами нужно идти не сюда, а туда. Закройте театр – ничего не будет, переживут и не вспомнят. Поэтому искусство работает на самосохранение, это очень важно. Останется здание, администрация и театр сам себе вызовет и режиссеров, и актеров, и зритель найдется, решатся все его проблемы. Я же говорю театр – это мистика, здесь очень много необъяснимого. Так было и так будет всегда. Но, вместе с тем, театр очень сильно зависит от тех, кто откликнулся на его зов.
С зарубежной школой наш театр сравнивать не совсем верно. Зарубежные театры сильно проигрывают нашим. Лучший театр всегда был и остается на территории бывшего СССР. У них — театр другого порядка. За рубежом театр – это искусство представления, а у нас искусство переживания. И мы, и они выучены на Станиславском, но они его используют, а мы живем по его канонам.
Относительно меценатства, скажу так. Что изменится от миллионов меценатов? Талантам больших денег не нужно, а на пропитание гроши всегда найдутся. Вон, в советские времена, сколько было сослано в Сибирь в лагеря?! А какое искусство… Мандельштам, Гумилев и многие другие. Какие это были поэты?! А что те, кто сидели в тепле и уюте с медалями и орденами? Мы их практически не знаем.
Другая жизнь
Вы рассказываете о театре с любовью, преданностью делу. Но вместе с тем уже давно не работаете там. Почему ушли?
– Это были 90-е годы. Уходил я с поста главного режиссера Узбекского драматического театра. Как-то так получилось, что артисты ушли на базар, им нужно было зарабатывать деньги, я их за это не осуждаю. Вот и я ушел, но не на базар. Я три года дома лежал, не работал.
Разве творческий человек может расстаться с работой?
– Все возможно. Из театра я, может, и ушел, физически, а голова продолжала работать. Я мысленно ставил новые пьесы, ковырялся в своих постановках, находил ошибки.
Каково это, признать, что была ошибка?
– Удовольствие! От того, что ты дошел до этого, осознания ошибки. Знаете, позор и успех – одинаковое удовольствие.
Вы стали режиссером Узбекского национального драматического театра, который тогда носил имя Хамзы, после Александра Гинзбурга. Помните, как все это произошло?
– Такое нельзя забыть. Он же меня и остановил, задержал здесь, оставил на всю жизнь.
После института была армия. По возращению, в родном театре я увидел, что мой учитель – Ташходжа Ходжаев не в лучших отношениях со всем коллективом, главным режиссёром тогда уже был Гинзбург. Я решил, что у меня нет будущего в этом театре, так как, по логике — главный режиссер не будет работать с учеником своего врага. Я прошел худсовет в Москве, театре на Таганке. И когда уже собирался уезжать, настало время увольняться из родного театра. И кто бы мог подумать, что не подпишет этот обходной листок именно Гинзбург. Он постарался разубедить меня в правильности решения, настоял на том, что в Москве таких Баходиров Юлдашевых пруд пруди.
У меня тогда еще не было дипломного спектакля, вот он и предложил сначала поставить дипломный спектакль, потом уже полноценным специалистам ехать в Москву. После дипломного спектакля «Нельская башня» А.Дюма последовало еще одно предложение, поставить еще один спектакль. Попросил меня Александр Осипович остаться еще немного, помню его слова: «Вот на гастроли съездим, и тогда поедешь, сам позвоню в Москву, чтобы лучше приняли». Но, к сожалению, он скончался. Меня, несмотря на полное отсутствие всех необходимых регалий, к которым в ту эпоху относились очень серьезно, утверждают на пост главного режиссера.
Не задумывались, почему все получилось не так, как Вы себе это представляли?
– Я это очень быстро понял. Это мой друг Георгий Брим напел про меня Александру Осиповичу. Мы с Бримом учились, вместе, были друзьями, а потом вместе работали, я — режиссером, он – художником, понимали друг друга с полуслова.
Каким был Александр Осипович? Каким он оставил после себя театр – ведь это был уникальный культурный синтез, человек с фамилией Гинзбург руководит узбекским национальным театром?
– Александр Осипович – отличный мужик был, замечательный руководитель. Он чувствовал менталитет, именно это помогало ему работать с коллективом на одном дыхании. Между прочим, когда я встал у руля театра, просто продолжил линию Гинзбурга, никаких резких перемен.
В этом, по-моему, особенность уклада жизни всего многонационального Узбекистана, где все живут в мире и согласии. Не нужны нам резкие перемены. Но, это совершенно не должно мешать творчеству. Для Узбекского национального драматического театра, которым руководил я, были свойственны творческие эксперименты. Мы часто приглашали зарубежных артистов играть главные роли в нашем театре, делали что-то совместно.
Расскажите самую забавную кулуарную историю театра, во времена Вашего руководства?
– Ой, знаете, театр был настолько хорош, что каждый день кончался легендой. Там такие артисты играли, Наби Рахимов, Шукур Бурханов – театр для них был всем. Это были люди театра. Работали без выходных. Причем получалось очень интересно. В трудовые будни они кричали мне: «Работаем без выходных, все, больше так нельзя! Дай выходной». На такие просьбы и заявления всегда отвечал положительно. А на утро прихожу в театр – смотрю, стоит. Спрашиваю: «Ты же вчера сказал, что не придешь», а в ответ слышу: «Да вот шел мимо, зашел и остался на работе». Мы любили театр, всегда были готовы работать без выходных.
Сейчас часто ходите в театр, которому посвятили практически всю карьеру?
– Нет, не часто. Но я видеозаписи смотрю, что они играют и понимаю, что там происходит.
Как он, на Ваш взгляд, поживает?
– Знаете, он не поживает, то, что там происходит, чем-то напоминает реанимацию. Там бывает, что весь театр — на свадьбах, это — неправильно. Зритель артиста должен видеть только в театре, на сцене. Артист — собственность театра, в нашу бытность они даже на базар не ходили, все привозили в театр. Где это видано, чтобы актер шел с сеточкой по базару? Я это не со зла, я искренне желаю им всего наилучшего. Но поймите, актер и театр – это неразрывно, устоявшийся имидж. Поэтому, когда актеры появляются на свадьбах и других торжествах, к театру пропадает интерес. Да и сами актеры теряют в мастерстве.
Знаете, когда большое дерево падает, то оно лежит, его черви догрызают. Так сегодня и с театром. Всё то, что когда-то, кто-то заработал, растил, имя дал, сегодня этим пользуются другие. Именно пользуются… Не продолжают растить.
Недавно в музыкальном театре Мукими, прошла ваша премьера. Вас часто приглашают к сотрудничеству в театрах?
– К сожалению, не часто. А те постановки которые идут – это не инициатива театров, а Министерства по делам культуры и спорта. Там понимают реальное положение дел, советуют театрам работать с опытными, именитыми режиссерами, в том числе и со мной. Но то, во что превращается это сотрудничество – просто смешно.
С актерами я работаю здесь на базе студии «Дийдор». Все начинается хорошо, помпезно. В первый раз актеры приезжают с самым высоким руководством театра. Утверждают что, актеры хотят поучиться у меня. Начинаю работать. Через несколько занятий актеры начинают искать различные пути, чтобы не приходить на репетиции в назначенное время. Подыгрывать им начинает и руководство театра.
У режиссеров появляется, зависть, словно я хочу отобрать у них рабочее место. Им не нравится и то, что актеры у меня даже после первых встреч перевоспитываются, меняют отношение к работе. Не случайно же обо мне говорят: «Если актер сыграл у Баходира Юлдашева, то он уже не сможет сыграть у другого режиссера». Начинаются совершенно лишние интриги. В общем, обставляют все таким образом, что потом говорят: «А у Юлдашева нет времени». Такая история у меня уже была не однажды и даже не с одним театром.
Ну а то, что было в кулуарах Мукими, в рамках работы над проектом, не иначе как комедией назвать нельзя. Это достаточно серьезный спектакль в основе которого была саймановская «Калифорнийская симфония», на наш лад она называлась «Берегите друг друга». Но работать над ним было крайне сложно. Я не хочу об этом говорить. Могу лишь добавить, что меня даже на премьере не было.
Все началось с детства
С чего начинался ваш театр?
– Я вообще из театральной семьи. Мама 40 лет работала директором театра в Каттакургане, Самаркандская область. Учителя не хотят, чтобы их дети были учителями, артисты не хотят, чтобы их дети были артистами. Так было и в нашей семье. Сейчас прямо напрашиваются слова из песни: «Ах, мама, мама, как ты была права…».
Вы разочарованы профессией?
– Нет, я другим не могу заниматься. Но работа в театре – не была моей мечтой, это было делом моих родителей, которое я просто продолжил.
Есть такая особая категория – актерские дети, цирковые дети, династии врачей. Я принадлежу династии актеров. Вместе с тем, у меня очень яркие воспоминания о детстве. Это вечные гастроли, репетиции. Сидишь ждешь маму, когда она придет. Питаешься тем, что приготовят добрые няни. Это — вечные спектакли. Дети с начала играют, а потом разбегаются по актерскому общежитию. Родители потом поздно вечером ищут, кто, где заснул. Актеры не разделяют детей, все — общие. У нас у каждого было по три мамы. Старшая мама – это родная, и три младшие мамы, которые помогали ей. Зато потом, знаете, как было, во взрослой жизни? Приезжаешь домой, нужно к каждой маме зайти, поздороваться, иначе обидится.
Сейчас часто в родной Каттакурган ездите?
– Ездил часто, пока мама была жива. Сейчас редко. Приедешь, накатывают воспоминания. У меня там есть сестра, которая тоже заботится обо мне. Именно за заботу я ее называю сестрой, хотя по возрасту она младше меня, сестренка.
Что стало с театром, где работала Ваша мама?
– Мама ушла с работы, когда ей было 60 лет, уволилась, несмотря на то, что могла еще работать. Она была очень мудрым человеком, говорила, что нужно уходить вовремя. После нее сменилось несколько директоров, режиссеров. Вообще, театр не может обойтись без лидера. Его «держит» либо режиссер, либо директор. Сам я в Каттакурганском театре давно не был, но в прошлом году там ставили мой спектакль «Осколки памяти», он о поэтессе Зульфие. Я очень хотел, чтобы он был там поставлен. Нас хорошо встретили, театр чистый, уютный. Практически вся труппа пришла смотреть наш спектакль. Она практически полностью обновилась, я там уже почти никого не знаю.
Вы ни разу не упомянули об отце…
– Отец — мой самый близкий человек, он — фронтовик. Когда на 9 мая в Москве был парад Бессмертного полка, мои внуки в нем принимали участие, были с фотографией моего папы.
У них с мамой интересная история. Он привел маму в театр, но когда она стала директором, ушел оттуда. Ему нужно было кормить семью, а в театре много не заработаешь. Когда мама уезжала на гастроли, он для нас был нянькой, все заботы брал на себя.
Папа был творческий человек, он играл на всех инструментах. Хорошо знал творчество Навои, Пушкина, Ахматовой, Цветаевой и других классиков. Отец был таким человеком, которого в городе все знают. Помнится, походы на базар с ним, растягивались на три часа. Покупки-то мы делали за десять минут, все остальное время уходило на то, чтобы он со всеми успел поздороваться. Иногда не выдерживал, говорил ему: «Пап, хватит уже здороваться, пошли уже домой…».
Творчество без границ
Вы постоянно, вот уже много лет ставите представления ко Дню независимости, Наврузу, другим праздникам, «Шарк тароналари». Как относитесь к новшествам в этих проектах? Что меняется из года в год, а что стало традицией?
– Вы, наверняка, на «Шарк тароналари» ездили, видели 3D-мэппинг – большой, дорогой и зрелищный проект. Отклики зрителей убедили меня в том, что технологии и новшества прогресса можно и нужно использовать. Они необходимы для того, чтобы говорить с миром на современном, понятном всем языке. 3D-мэппинг позволил нам за семь минут в ярком, красочном шоу рассказать о великой истории страны.
Что вам запомнилось в работе над этим проектом?
– Работа с партнерами из Германии. Им говоришь, сделай так, а они тебе в ответ – это невозможно, в итоге вместе ищем что-то другое. Это — нормальный творческий процесс, процесс поиска компромиссов и наиболее выигрышных решений. Вместе с командой молодых специалистов, над проектом работали опытнейшие профессионалы, были задействованы выдающиеся ученые. В общем, потрудились на славу. Интересный проект.
Продолжая тему «Шарк тароналари». Многие зарубежные гости мечтают о том, чтобы фестиваль стал доступнее в туристическом плане. Фестивали во всем мире — целая индустрия. Не планируете концептуально оптимизировать программу нашего фестиваля? Использовать маркетинговые приемы для этого?
– Не все сразу, работы в этом направлении ведутся, их результат уже скоро смогут увидеть все своими глазами.
Но если бы между проектами и театром пришлось выбирать, Вы бы остались…
– В театре. Он — уникален. Театр позволяет на маленькой сцене с небольшим количеством зрителей — творить чудеса. Я везде стараюсь работать с душой. Но театр для меня – больше, чем работа.
Беседовал ОЛЕГ ГАЕВОЙ
Фото: Валерия Харитонова
